Сизые голуби, нахохлившись от утренней прохлады и сырости, толкались на парапете крыши московской высотки и с нетерпением поглядывали на дверь чердака.
Наконец-то дверь со скрипом отворилась, но вместо того, кого в этот час ждали голуби, на крышу решительным и быстрым шагом вышел молодой парень. Он приблизился к краю крыши, на несколько секунд о чем-то задумался, потом ловко вскочил на парапет и замер, устремив взгляд вниз.
Тяжёлые темные тучи, которые почти неделю поливали город дождем, всё ещё закрывали небо, но погода уже начала меняться. Первый за последние дни одинокий луч солнца пробился сквозь тучи, слепил парню глаза и сбивал с толку. Чтобы снова обрести уверенность в задуманном, молодой человек закрыл глаза и попытался напомнить себе все то, что привело его сюда. Однако, к его великой досаде, мысли прервал скрип отрывающейся двери.
Держа в левой руке корм для голубей, а правой привычным движением придерживая за собой дверь, на крышу неспешно вышла одетая во фланелевую пижаму женщина. Ее звали Елизавета, ей было лет около сорока, и все эти годы она прожила в этой высотке.
Яркий луч солнца падал прямиком на крышу дома Елизаветы, и освещал стоящего на парапете ангела.
Оторопев от увиденного, она выронила пакет с кормом, который шумно грохнулся о пол и разорвался разлетающимися во все стороны семечками. Пытаясь отогнать от себя, то ли видение, то ли сон, Елизавета вдруг поняла, что ангел заговорил и притом заговорил именно с ней.
– Ну ладно, – не сдерживая раздражения и развернувшись вполоборота к Елизавете, произнес ангел. – Раз уж вы застали меня здесь, я готов выслушать на прощание одну вашу фразу. Но только одну, вы слышите, только одну, потому, что я ужасно тороплюсь!
...
Металлическая тарелочка груза маятника часов с кукушкой, монотонно отсчитывала время. Из белого цветочного горшка, висящего на стене под часами, на мягкую спинку кухонного уголка ручейком спускался зеленый плющ. По обе стороны плюща, через стол, напротив друг друга, сидели двое, крепко обхватив ладонями чашки с давно остывшим кофе. Одного из них, молодого высокого шатена, закутанного в бежевый шерстяной плед, звали Паша. Паша сидел, уронив голову на плечи, уткнувшись взором в кофейную чашку и внимательно слушал рассказ хозяйки квартиры.
- И вот так я уже живу три года, каждое утро начиная все сначала, - заканчивала свой долгий монолог Елизавета. Она смотрела на Павла, смотрела, не видя его, сквозь него, на большую семейную фотографию в красивой резной деревянной рамке, висящую у Павла за спиной.
- Я смогла обмануть себя. Однажды утром я сказала себе, нет я это физически почувствовала: “Я уже умерла вчера, а сегодня пришла в этом мир, всего лишь на один день”. Все просто и легко! Нет никаких обязательств и планов. Если ты ничего не ждешь от единственного дня жизни, то этот день тебя и разочаровать не сможет…. Ты знаешь, очень многие вещи смотрятся по другому, если не рассматривать их во времени, если не думать, что они -продолжение чего-то и начало чего-то. Время. Время наш враг. Оно сковывает нас нашими воспоминаниями, нашими страхами, нашим прошлым. Я в какой-то момент почувствовала, что меня время просто пытается раздавить катком, катком моих ошибок, моей вины. Я не смогла совсем убежать от времени, я осталась с ним, но я решила его обмануть, сначала обманув себя. И это сработало. И срабатывает уже три года. Я его обманываю, я от него убегаю, каждый день на один день вперед.
На последних словах рассказа Павел оторвал взгляд от чашки и теперь смотрел в большие потухшие глаза Елизаветы.
Впервые за последнюю неделю Павел смог переключиться от собственных тяжелых мыслей на что-то постороннее.
Он снова принялся рассматривать свою чашку, а вернее очертание своего пальца через тонкий просвечивающий фарфор. Тонкий фарфор, как тонкий прозрачный лед. Паша произнес:
- Аня говорила, что это как будто провалиться под лёд и смотреть на мир из-под льда. Ты хочешь достучаться до мира, ты понимаешь, что ты подо льдом, но как выйти ты не знаешь. Аня художник, и поначалу она видела в этом тонком льду определенную прелесть, особенную красоту. Она даже пыталась это рисовать и говорила, что наконец-то нашла свой особенный подход в живописи, свой взгляд на мир. Она ко всему всегда относилась с оптимизмом и юмором, даже провалившись под лед… Сначала относилась с юмором…
- Это называется клиническая депрессия. Мы часто называем депрессией затянувшееся плохое настроение, но это совсем другое. Наступают приступы, и тогда человек становится другим. Ты можешь слушать, что он говорит тебе “из-под льда”, но ты не можешь поверить, что это говорит он, что он может такое сказать. И тогда в тебе рождается отчаяние. Ты не можешь достучаться до него, до такого близкого тебе человека. Близкого еще вчера... Ты не можешь вернуть его, хотя вот он стоит перед тобой. Ты пытаешься его понять, пытаешься встать на его сторону. Тебя начинает засасывать в болото его больного воображения. И твои мысли также начинают закручиваться вокруг одной какой-то мысли, вокруг одной какой-то темы. Мысли начинают закручиваться, путаться и терять выход наружу. И ты тоже начинаешь понимать, что утром, чтобы встать с кровати, нужна веская причина, и ты тоже ее не находишь…
Павел оторвал взгляд от кофейной чашки и исподлобья, совершенно по-детски, открыто и прямо, взглянул в глаза Елизаветы. Они уже не были пустыми.
- Еще сегодня с утра я был уверен, что никогда не смогу ни с кем заговорить об этом.
По лицу Елизаветы неожиданно пробежала хитрая улыбка. Она принялась подливать горячий кофе в чашку Павла.
- Да кстати! Так что ты не прыгнул? - спросила она так, как будто спрашивала, соседку о том, как закончилась вчера очередная серия мыльной оперы.
- Да ну вас! Ваш нелепый вид не до конца проснувшейся мещанки, этот пакет семечек, разлетевшихся во все стороны. Но больше всего меня добила ваша единственная фраза: "А что подумают голуби?". Не знаю, как голуби, но Аня сказала бы, что в такой нелепой ситуации умирать ужасно глупо!
- Так говорите, что можно себя обмануть, и вырваться из плена времени? Ну, ну… Кстати, кофе у вас очень вкусный! Вы сами мелите зерна или покупаете уже молотый"?
Наконец-то дверь со скрипом отворилась, но вместо того, кого в этот час ждали голуби, на крышу решительным и быстрым шагом вышел молодой парень. Он приблизился к краю крыши, на несколько секунд о чем-то задумался, потом ловко вскочил на парапет и замер, устремив взгляд вниз.
Тяжёлые темные тучи, которые почти неделю поливали город дождем, всё ещё закрывали небо, но погода уже начала меняться. Первый за последние дни одинокий луч солнца пробился сквозь тучи, слепил парню глаза и сбивал с толку. Чтобы снова обрести уверенность в задуманном, молодой человек закрыл глаза и попытался напомнить себе все то, что привело его сюда. Однако, к его великой досаде, мысли прервал скрип отрывающейся двери.
Держа в левой руке корм для голубей, а правой привычным движением придерживая за собой дверь, на крышу неспешно вышла одетая во фланелевую пижаму женщина. Ее звали Елизавета, ей было лет около сорока, и все эти годы она прожила в этой высотке.
Яркий луч солнца падал прямиком на крышу дома Елизаветы, и освещал стоящего на парапете ангела.
Оторопев от увиденного, она выронила пакет с кормом, который шумно грохнулся о пол и разорвался разлетающимися во все стороны семечками. Пытаясь отогнать от себя, то ли видение, то ли сон, Елизавета вдруг поняла, что ангел заговорил и притом заговорил именно с ней.
– Ну ладно, – не сдерживая раздражения и развернувшись вполоборота к Елизавете, произнес ангел. – Раз уж вы застали меня здесь, я готов выслушать на прощание одну вашу фразу. Но только одну, вы слышите, только одну, потому, что я ужасно тороплюсь!
...
Металлическая тарелочка груза маятника часов с кукушкой, монотонно отсчитывала время. Из белого цветочного горшка, висящего на стене под часами, на мягкую спинку кухонного уголка ручейком спускался зеленый плющ. По обе стороны плюща, через стол, напротив друг друга, сидели двое, крепко обхватив ладонями чашки с давно остывшим кофе. Одного из них, молодого высокого шатена, закутанного в бежевый шерстяной плед, звали Паша. Паша сидел, уронив голову на плечи, уткнувшись взором в кофейную чашку и внимательно слушал рассказ хозяйки квартиры.
- И вот так я уже живу три года, каждое утро начиная все сначала, - заканчивала свой долгий монолог Елизавета. Она смотрела на Павла, смотрела, не видя его, сквозь него, на большую семейную фотографию в красивой резной деревянной рамке, висящую у Павла за спиной.
- Я смогла обмануть себя. Однажды утром я сказала себе, нет я это физически почувствовала: “Я уже умерла вчера, а сегодня пришла в этом мир, всего лишь на один день”. Все просто и легко! Нет никаких обязательств и планов. Если ты ничего не ждешь от единственного дня жизни, то этот день тебя и разочаровать не сможет…. Ты знаешь, очень многие вещи смотрятся по другому, если не рассматривать их во времени, если не думать, что они -продолжение чего-то и начало чего-то. Время. Время наш враг. Оно сковывает нас нашими воспоминаниями, нашими страхами, нашим прошлым. Я в какой-то момент почувствовала, что меня время просто пытается раздавить катком, катком моих ошибок, моей вины. Я не смогла совсем убежать от времени, я осталась с ним, но я решила его обмануть, сначала обманув себя. И это сработало. И срабатывает уже три года. Я его обманываю, я от него убегаю, каждый день на один день вперед.
На последних словах рассказа Павел оторвал взгляд от чашки и теперь смотрел в большие потухшие глаза Елизаветы.
Впервые за последнюю неделю Павел смог переключиться от собственных тяжелых мыслей на что-то постороннее.
Он снова принялся рассматривать свою чашку, а вернее очертание своего пальца через тонкий просвечивающий фарфор. Тонкий фарфор, как тонкий прозрачный лед. Паша произнес:
- Аня говорила, что это как будто провалиться под лёд и смотреть на мир из-под льда. Ты хочешь достучаться до мира, ты понимаешь, что ты подо льдом, но как выйти ты не знаешь. Аня художник, и поначалу она видела в этом тонком льду определенную прелесть, особенную красоту. Она даже пыталась это рисовать и говорила, что наконец-то нашла свой особенный подход в живописи, свой взгляд на мир. Она ко всему всегда относилась с оптимизмом и юмором, даже провалившись под лед… Сначала относилась с юмором…
- Это называется клиническая депрессия. Мы часто называем депрессией затянувшееся плохое настроение, но это совсем другое. Наступают приступы, и тогда человек становится другим. Ты можешь слушать, что он говорит тебе “из-под льда”, но ты не можешь поверить, что это говорит он, что он может такое сказать. И тогда в тебе рождается отчаяние. Ты не можешь достучаться до него, до такого близкого тебе человека. Близкого еще вчера... Ты не можешь вернуть его, хотя вот он стоит перед тобой. Ты пытаешься его понять, пытаешься встать на его сторону. Тебя начинает засасывать в болото его больного воображения. И твои мысли также начинают закручиваться вокруг одной какой-то мысли, вокруг одной какой-то темы. Мысли начинают закручиваться, путаться и терять выход наружу. И ты тоже начинаешь понимать, что утром, чтобы встать с кровати, нужна веская причина, и ты тоже ее не находишь…
Павел оторвал взгляд от кофейной чашки и исподлобья, совершенно по-детски, открыто и прямо, взглянул в глаза Елизаветы. Они уже не были пустыми.
- Еще сегодня с утра я был уверен, что никогда не смогу ни с кем заговорить об этом.
По лицу Елизаветы неожиданно пробежала хитрая улыбка. Она принялась подливать горячий кофе в чашку Павла.
- Да кстати! Так что ты не прыгнул? - спросила она так, как будто спрашивала, соседку о том, как закончилась вчера очередная серия мыльной оперы.
- Да ну вас! Ваш нелепый вид не до конца проснувшейся мещанки, этот пакет семечек, разлетевшихся во все стороны. Но больше всего меня добила ваша единственная фраза: "А что подумают голуби?". Не знаю, как голуби, но Аня сказала бы, что в такой нелепой ситуации умирать ужасно глупо!
- Так говорите, что можно себя обмануть, и вырваться из плена времени? Ну, ну… Кстати, кофе у вас очень вкусный! Вы сами мелите зерна или покупаете уже молотый"?
Комментариев нет:
Отправить комментарий